ПАРИТЕТ ВОЗМОЖЕН ТОЛЬКО МЕЖДУ СИЛЬНЫМИ ПАРТНЕРАМИ
(священник Антоний Ильин об отношениях между Церковью и государством)

Не секрет, что разные конфессии, не будучи официально представлены в Европейском Парламенте, имеют там свои лобби. Самое сильное, понятно, у католиков — через самую многочисленную партию в Европе — христианских демократов. Русская Православная Церковь в Европе имеет немало своих приходов, но до недавнего времени она была во многом церковью маргинальных (в смысле статуса) меньшинств. Со вступлением же стран Балтии в ЕС Православная Церковь стала церковью Евросоюза в качественно ином смысле. Ведь в прибалтийских государствах православие — одна из основных конфессий. И естественно, что появление первого русскоязычного депутата в Европарламенте — нашей Татьяны Жданок и последующая заявка на общественно–политического движение русских европейцев — процесс, который не остался незамеченным Московским Патриархатом.

В Брюсселе, на декабрьской конференции "Русскоязычное население в Европе XXI века", где шла речь о создании общеевропейской русской партии, присутствовал секретарь представительства Московского патриархата при европейских международных организациях, отец Антоний Ильин. Он же является настоятелем Свято-Николаевского кафедрального собора, старейшего в Брюссельско-Бельгийской епархии.

Какое место заняло русское сообщество в Европе, каков сегодня уровень самосознания зарубежных соотечественников — об этом беседа "Вести Сегодня" с отцом Антонием.

Отец Антоний, так сложилось, что в Латвии русские люди более успешно чем где–либо за пределами России сохраняют национальные ценности. У нас русское население неплохо вписано в бизнес, оно имеет политическое представительство во власти, независимую прессу на русском языке, частные русские вузы, свою общественную и кульурную жизнь и главное — школы, откуда пока еще не игнана родная речь. Как вы считаете, отец Антоний, у русских Европы — с учетом нашего латвийского опыта — есть шанс сохранить свое лицо в многоликом ЕС?

Страны Балтии — на особом положении. Особенно Латвия. У вас лучшие представители русскоязычного сообщества поняли, что нельзя отделить борьбу за сохранение своей культурной самобытности от борьбы за получение политических прав. И это жестокая правда. Я знаю, что у этой точки зрения есть оппоненты среди тех, кто хотел бы русских загнать в некую этнокультурную резервацию: матрешки, русский самовар, максимум — воскресная школа. Мол, все, что выходит за эти рамки — уже политика. Это провокационная и деструктивная точка зрения. Потому что, только получая политическую идентичность, можно бороться за сохранение своей национальной культуры. Иных механизмов нет. Пребывание в культурном гетто чревато маргинализацией. В ответ на это у следующих поколений русских будет стремление ассимилироваться и тогда будет потеряно все — в том числе и родная культура, которую родители пытались сберечь вне политического контекста. Поэтому полноценная интеграция в сообщество той страны, где живут русские, то есть сохранение лица без замкнутости на себе, невозможно без какого–то политического структурирования. Я думаю, что Латвия показывает в этом смысле хороший пример русским в других странах.

А может, и надо ассимилироваться? Мы ведь знаем, что приобретем, а вот что потеряем?

Отчасти потеряете душу. Спаситель говорит: горе тому, кто весь мир приобрящет, но повредит своей душе. Душа — это ведь не какая–то абстракция. Это совокупность нашей личности. И в частности, наша генетическая память, которая должна быть реализована в культуре. Без этого мы становимся ущербными. Я много видел ассимилированных потомков эмигрантов первой волны. Их отцы и деды замечательные люди, но внуки часто представляют собой весьма жалкое зрелище. Перестав быть русскими, они не стали и цветом бельгийского общества. Хотя это вопрос личного выбора.

С точки зрения священника, если человек предпочел во всем стать латышом или бельцийцем, но при этом ходит в православный храм, где он исповедуется и причащается, значит, главное он сохранил. Но вопрос, как это будет сочетаться со всей его остальной жизнью? Ведь Православие нельзя абстрагировать от национальных и культурных корней. Хотя есть, слава Богу, православные латыши и сам феномен латвийского Православия. И я думаю, что число латышских православных приходов будет расти, так же как в Европе расет число православных приходов, где служба совершается на национальных языках.

Во Фландрии у нашей епархии, например, есть православный монастырь, где все идут службы на фламандском языке и сами монахи — исключительно бельгийцы. Но не надо забывать, и это свидетельствует об особой мессианской роли русской культуры, что т.н. европейское Православие,- выросло из русской традиции. В Бельгии есть католический бенедиктинский монастырь Шевтонь, в котором католические монахи с 30–х годов начали изучать православную литургию, труды православных святых отцов. И сейчас у них два храма на территории монастыря — один в романском стиле, другой в стиле новгородского зодчества. Белоснежный православный храм стоит среди арденских лесистых холмов, и служат в нем по православному обряду. Это, прошу заметить, не униаты, это католики, принявшие православную духовность. У них прекрасный хор, который поет песнопения русского церковного обихода, прекрасная библиотека. Из рядов этих шевтоньских монахов вышло несколько православных епископов.

Православие в Бельгии имеет здесь статус, приравненный к католичеству. Бельгия в этом смысле являет собой очень интересный пример. Здесь, если хотя бы один ребенок в школе желает изучать Православие, государство обязано предоставить ему такие уроки, причем не факультативно, а в сетке расписания.

И все же — что это за феномен, когда этнические европейцы становятся ревностными православными?

Многие другие конфессии подвержены т.н. обмирщению. Или секуляризации, говоря по–современному. А Православная Церковь не боится быть старомодной. И в своих духовных поисках люди находят в православной традиции настоящее бескомпромиссное христианство, которое по духу соответствует Евангелию. Хотя протестанты нас убеждают, что мы-то как раз Евангелию и не соответствуем. Потому что у нас иконы, кадила, пышные храмы, а у апостолов ничего этого не было. На самом деле, жизнь по Евангелию возможна именно там, где есть благодать Святого Духа, есть апостольская преемственность, то есть Таинства, которые достались нам от апостолов. Поэтому в Православии человек любой национальности способен обрести полноту жизни во Христе.

И все же именно для русских православие — больше чем вера. Это еще опора национального духа. В то же время наша церковь держится подчеркнуто в стороне от судьбоносных проблем русского сообщества, в частности такой, как спасение русской школы в Латвии. Может быть, церкви и в самом деле не пристало выражать свое отношение к любым вопросам светского и политического характера?

Конечно, очень важен паритет церковно-государственных отношений, какое-то динамическое равновесие между Церковью и государством. И оно (хрупкое или устойчивое — не мне судить) в Латвии все же найдено. На счету владыки Александра немало бесспорных достижений. В Латвии нет церковного раскола, нет отчуждения церковной собственности, наоборот она возвращена. Остается как всегда вечный вопрос о целях и средствах. Любой ли ценой желательно сохранить этот паритет? Или все–таки есть какие–то ценности, ради которых можно возвысить голос, который бы не совпадал иногда с линией политического истеблишмента?

Не думаю, что Латвийская Православная Церковь сможет пройти стороной мимо тех процессов, которым положит начало эта конференция. Знаменательно, что конференция получила благословение Святейшего Патриарха Алексия, который в своем обращении одобрил сам процесс консолидации русской диаспоры в Европе. Он выразил надежду, что будет найдена правильная политическая форма этой консолидации.

Православная Церковь в Латвии в той или иной форме должна идти на взаимодействие с такой трансъевропейской интеграционной структурой, объединяющей русское сообщество в Европе. Это не значит, что Церковь может быть вовлечена в политику и партийное строительство. Но есть общие цели — это сохранение духовной, культурной, лингвистической идентичности. В этих рамках необходимы консультации и совместные проекты.

Церковь должна быть носительницей морального авторитета для народа. Это возможно только тогда, когда она возвышает свой голос в защиту униженных и оскорбленных. Иначе Церковь начинает ассоциироваться с политической верхушкой, с властью, и люди перестают видеть в ней прибежище, где они могут получить духовную поддержку. Ведь Святитель Московский Филипп в свое время возвысил свой голос против репрессий Иоанна Грозного, хотя, наверное, с точки зрения политкорректности по отношению к государственной власти и банального самосохранения, ему не стоило это делать. Но в Православии есть такое понятие как "печалование". Если Церковь перестает печаловаться о страждущих, она, конечно, потеряет авторитет. В конец концов, к 1917–му году произошло именно это.

Отец Антоний, объясните мне, пожалуйста, такой деликатный момент. Священнослужители часто нам говорят, что русский человек выстоит и в лишениях, и изгнании, если он сохранит веру своих предков. Православие — это тот стержень, который укрепит его дух в любых испытаниях. Но вот в 19-м веке вся Россия была верующей и воцерковленной — все были крещенные, ходили на службы, соблюдали обряды и посты, молитвы творили... А в начале 20-го века начали осквернять отеческие храмы и могилы, кресты сбивать, священников предавать мученический смерти. Атеизм возвели в ранг государственной идеологии. Как же это могло произойти в такой богобоязненной стране и так стремительно?

Это очень серьезная тема. Говорить о Православии как только о вере предков недостаточно. Православие не может быть какой-то исторической и культурной данностью. Веру надо подверждать личным выбором, личной духовной позицией. В противном случае, она вырождается в такую фольклорную религиозность, а за фольклорную религиозность никто умирать не пойдет. Умирать пойдут только за того Бога, которого человек ощущает в сердце.

В России 17-й год коренится в 17-м веке. Мне лично этот старообрядческий тезис очень близок. Тогда впервые Церковь и государство перестали быть равными партнерами. Церковь попала в услужение к власти. Прозападнические реформы Петра эту ситуацию усилили. Синодальная эпоха — это эпоха искажения церковной жизни. И сейчас об этом уже говорят открыто.

А 70 лет советской власти наша церковь была в заведомо подчиненном по отношению к государству положении. Но сейчас очень важно найти форму равного социального партнерства с властью. Это касается и России, и Прибалтики. И конечно, надо избегать излишнего сервилизма перед государственной властью. Слабым иногда дают подачку с хозяйского стола, но их презирают. А с сильным будут бороться, но его будут уважать. Церковь должна быть сильным и независимым партнером. Если она таковым не является, она теряет уважение паствы и политических сил; с другой стороны, она теряет и уважение самой власти.

Думаю, что и Латвийская Православная Церковь не должна довольствоваться, так сказать, ролью бедной родственницы, которая рада тому, что храмы не отбирают. Она тоже должна быть миссионерски активной. Я думаю, что это сторицей окупится.

Вообще православный человек не может отделить Отечество земное от Отечества небесного.

Беседу вела Наталья Севидова
"Вести Сегодня" (Латвия), январь 2005 г.